Печальные итоги существования Дальнего Востока в последние десятилетия: север жив вахтами, а юг надо спасать от полного запустения. К таким выводам пришел экс-директор ДальНИИ рынка, возглавлявший институт 25 лет, доктор экономических наук, профессор Вадим Заусаев в интервью, данном корр. ИА AmurMedia.
Даешь присоединение Забайкалья к Дальнему Востоку!
— Вадим Константинович, начнем с самых злободневных тем. Накануне в состав ДФО указом президента вошли Республика Бурятия и Забайкалье. Чем, на ваш взгляд, вызван этот шаг?
— Требованиями довольно формальными. Первый момент: есть Ассоциация Дальнего Востока и Забайкалья, которая действует с 90-х годов и в которую входят главы всех дальневосточных регионов и Забайкалья, в том числе Забайкальского края и Бурятии. Второй момент: есть также федеральная целевая программа развития Дальнего Востока и Байкальского региона, где также присутствуют эти два забайкальских региона. То есть уже налицо структура и базовая программа, где Дальний Восток и эти два региона объединены. Поэтому, отталкиваясь от них, потихоньку готовили решение, чтобы под старые формы управления подогнать и содержание. Чтобы не Дальний Восток и Байкальский регион, а просто Дальний Восток. С точки зрения содержательной, конечно, Забайкальский край и Бурятия — это совершенно автономные регионы Дальнего Востока. Да, они находятся на Транссибе, да, они поставляют продукцию через Транссиб, хотя в Китай, к примеру, через Маньчжурию. Да, регионы очень бедные, бюджетодефицитные…
— Одни из самых депрессивных в стране…
— Ну самыми депрессивными их не назовешь, какое-то развитие там все-таки есть. Рецессионные, скажем так, правда, и вся Россия — рецессионная. Но в любом случае эти регионы не драйверы развития Дальнего Востока. Включение в ДФО понятно с точки зрения распространения на этих новых территориях всех механизмов развития, действующих на Дальнем Востоке. Но если уж быть до конца логичным, то в принципе эти механизмы следовало бы распространить на всю Восточную и Западную Сибирь, потому что Сибирь вся находится в сложном положении за исключением Тюмени, Красноярского края, да некоторых других ресурсоэффективных субъектов.
Хотя, с другой стороны, распространение действия этих механизмов на все регионы обесценивает саму идею их использования. Если территории опережающего развития будут по всей России, то в чем преимущество Дальнего Востока?
— А Дальний Восток вообще какие-то выгоды от этого расширения получает? Все-таки дальневосточными Забайкалье и Бурятию можно назвать с натяжкой.
— Самое главное преимущество, которое получает ДФО от присоединения Бурятии и Забайкалья, это численность населения. Одно дело сказать, что в ДФО 6 с небольшим миллионов населения, и совсем другое, когда населения уже 8 миллионов человек. То есть теперь в отчетах можно смело писать, что до 2025 года мы приросли населением на 2 миллиона человек.
Вообще, конечно, особенность Дальнего Востока – это контактность, это выход в Тихоокеанский регион. А таким выходом обладают лишь 5 регионов: Чукотка, Камчатка, Магадан, Хабаровский и Приморский края. Вот особинка Дальнего Востока. Остальные территории такие же, что и в Восточной и Западной Сибири. Там те же проблемы: северность, дороговизна, пространственная разобщенность, низкая инфраструктурная обустроенность, низкое качество жизни. А вот контактность – это изюминка дальневосточных регионов, то есть через них Россия выходит в новый регион, осваивает Тихий океан, биологические ресурсы моря, природные ресурсы шельфа. Сейчас это нефть и газ, а завтра это железомарганцевые конкреции шельфа, а затем дело дойдет и до приливных электростанций.
— Сейчас все чаще говорят о том, что Дальний Восток поделят на несколько субрегионов, каждый из которых состоит из нескольких, и объединены они по функциональному критерию. Насколько целесообразны такое деление и желание объединить регионы?
— Мы еще раньше в наших научных исследованиях поделили Дальневосточный регион на 4 группы. Первую группу субъектов мы назвали национальной. Туда вошла Республика Саха Якутия. Это специфический регион с большим аборигенным населением, где национальный фактор в социально-экономическом развитии всегда будет преобладать. Она имеет некоторые преимущества благодаря национальному фактору – в населении и адаптации.
Следующая группа регионов – северная, куда вошли Чукотка, Камчатка, Магадан. У них схожие условия развития: ресурсная специализация, дороговизна, отдаленность и т.д. Третья группа регионов – это Сахалин, регион уникальный и, как вы помните, единственный в ДФО не дотационный. Есть традиции совместной деятельности с Японией, и, думаю, через 10-20 лет мы увидим новую форму российско-японского сотрудничества. Может быть, в виде концессии, может быть, каких-то преимуществ для японского капитала.
Наконец, четвертая зона – это юг, это приграничные территории: Амурская область, Хабаровский край, ЕАО, Приморье. Здесь главная особенность – это соседство с Китаем, который мощно развивается и имеет интерес к нашей территории и ресурсам. Отсюда большую роль играет политический фактор.
— Есть отличия в развитии этих групп?
— По нашим оценкам, северные регионы вырвались вперед по основным макроэкономическим показателям, по валовой продукции на человека, по инвестиционной и налоговой отдаче, по уровню зарплаты. Все северные субъекты, в том числе Якутия, а также Сахалин имеют очень мощные перспективы развития. Возьмем для примера Чукотку. Она население сократила, и 32 тонны золота, которые они добывают, вполне хватает, чтобы Чукотке прокормиться. В ЧАО минимальные социальные издержки, поскольку работают там в основном вахтовым методом.
Кстати сказать, по такой же модели, только ухудшенной, Япония в свое время осваивала
Южный Сахалин. Никаких социальных программ – только глубокая переработка природных ресурсов и воспроизводство ресурсной базы, чего у нас нет до сих пор. В итоге 10 целлюлозно-бумажных заводов, углехимия, воспроизводство леса, рыбы, железнодорожный транспорт и 14 аэродромов. Эта модель позволяет минимизировать социальные расходы и максимально использовать возможности естественного воспроизводства.
— То есть простая отработка и восполнение ресурсов без каких-либо обязательств.
— Да. И это наиболее эффективный с точки зрения максимизации доходов путь. Рыночная экономика ведь и предполагает максимальную эффективность, это ведь не социальная экономика.
Таким образом, север имеет колоссальные преимущества перед югом по макропоказателям. Да и население сейчас больше уезжает с юга, где идет процесс замещения дальневосточных кадров мигрантами из СНГ. То есть, по-сути социально-экономическое разделение на север и юг уже произошло.
Что важно понимать, так это то, что для комплексного осваивания денег у государства нет, север может работать вахтовым методом. Поэтому деньги надо осваивать на юге, в приграничных территориях. Нам надо именно здесь стараться население сохранять и развивать. Это геополитика.
— Видимо, и этими соображениями объясняется присоединение Забайкалья и Бурятии к ДФО.
— Возможно, но это ведь такое механическое присоединение. Потому что, повторю, особость Дальнего Востока – в его контактности, в выходе к океану. И эту важнейшую окраинную часть России нам нельзя потерять. Вспомним Столыпина, как он доказывал необходимость завершения строительства Транссиба. Он говорил, что, если из-за нашей собственной слабости и неумения доводить начатое до конца окраины отпадут от России, мы будем привлечены к ответственности потомками. Эта фраза должна висеть сегодня в кабинете каждого главы субъекта на юге Дальнего Востока.
— На мой взгляд, окраины уже, выражаясь языком Столыпина, отпали. Люди бегут с Дальнего Востока, и никому не придется нас завоевывать, как любят пугать анонимные доброжелатели. Здесь скоро просто никого не останется.
— Да, тенденция такая. Если за 5 лет с 2006 по 2010 годы население сократилось на 120 тысяч, то с 2011 по 2016 на 96 тысяч. То есть идет сокращение потери населения. Но пи этом выезд дальневосточников увеличивается: с 2006 по 2010 годы уехали 155 тысяч, а с 2011 по 2016 годы 156 тысяч. Сейчас, повторюсь, идет очень опасный процесс замещения дальневосточников, квалифицированных, проживающих здесь и патриотично настроенных, выходцами из стран СНГ. А это уже геостратегическая опасность.
ТОРы истинные и поддельные
— Вадим Константинович, не могу в связи с этим не спросить, насколько остро стоит проблема с качеством управленческих кадров в ДФО? Я имею в виду госуправление. Достаточно вспомнить, доклад Счетной палаты, констатировавшей, что не работает ни одна программа развития Дальнего Востока. А что ж нам тогда не один год рисовал Минвостокразвития, на что были потрачены бюджетные средства, непонятно.
— Действительно, к качеству есть вопросы. Что касается Минвостокразвития, показательно, что в прошлом составе практически не было дальневосточников. При этом в принципе они разработали много хороших идей и организационных механизмов. ТОРы, "дальневосточный гектар" — это всё правильное направление. Но вся беда в том, что они вбрасывали идеи, но не доводили их до конца. А теперь эти недоделки нельзя дополнять и размножать. Ну какой Николаевск-на-Амуре — полюс роста? А таких квазитерриторий на Дальнем Востоке много.
Конечно, каждому губернатору хотелось бы побольше ТОРов, чтобы получить субвенции и преференции. Я их по-своему понимаю, но ведь сказано: территория опережающего развития должна создавать мультипликативный эффект и передавать другим сопряженным территориям свой импульс.
— Николаевск, по-вашему, не ТОР. А какие территории в Хабаровском крае – ТОРы истинные? И сколько их по Дальнему Востоку?
— Думаю, на Дальнем Востоке их 10, а в Хабаровском крае такая территория только одна – Комсомольск-на-Амуре. Вот и надо бы на нем сосредоточить все силы. Потому что если не будет Комсомольска как промышленного и инновационного центра, то ни о каких инновационных перерабатывающих производствах на Дальнем Востоке говорить нецелесообразно. Это профанация. А мы сегодня продолжаем Комсомольск терять.
Там вообще парадоксальная ситуация сложилась: мы говорим, что у нас неконкурентная экономика и вместе с тем требуем от бизнеса поднять заработную плату. Но ведь если зарплату поднять, то конкурентоспособность еще снизится.
Это тупик: с одной стороны, надо людей задержать и поднять заработную плату, с другой – и без того слишком затратное производство. Значит, надо сравнивать не заработную плату, а доходы, куда входят и зарплаты, и дотации из бюджета. Поэтому мы и говорим, что нужен пилотный проект, чтобы всю территорию Комсомольска признать ТОРом, добавить преференций и льгот, а все северные и дальневосточные надбавки выплачивать из бюджета. Если мы будем выплачивать те же надбавки из бюджета, люди с черного нала уйдут, скажут, — зачем мне в конверте 20 тысяч, мне на эти деньги государство выплатит дальневосточный коэффициент, поэтому плати мне официально.
И после внедрения всех этих предложений Минвостокразвития посмотреть, появится ли новая квалифицированная рабочая сила, появятся ли новые производства. Но это же работа, причем рутинная. То ли дело отрапортовать президенту: на Дальнем Востоке 18 ТОРов! В том-то и проблема, что работа Минвостокразвития была не на результат, а на риторику.
На 18 ТОРов и денег в госбюджете нет. Поэтому, повторю, деньги надо тратить на те территории, где можно что-то получить, обкатать механизм, проекты. А мы вместо того, чтобы деньги давать тому, кто их может преумножить, размазываем деньги тонким слоем по всему Дальнему Востоку. А дальше будет еще сложнее, так как денег будет меньше.
Еще раз: нам надо сосредоточиться на юге Дальнего Востока, север осваивать вахтами, максимально снижая затраты на социальные программы. Конечно, там где люди живут, их надо поддерживать, их нельзя бросать, но акцент надо делать на юге, на приграничных территориях.
— А насколько в свете сказанного жизнеспособна идея объединения и укрупнения регионов?
— Всё надо считать, а считать некому. У нас Минвостокразвития этим не занимается. А мы, ФАНУ Востокгосплан, некогда ДальНИИ рынка, который раньше брал на себя часть этих важных исследований, теперь работаем по принципу "чего изволите".
Вот и сейчас стоит задача, поставленная президентом Владимиром Путиным, разработать программу развития Дальнего Востока, и у нас наработок море, но кто будет этим заниматься? Институт превратился в департамент Минвостокразвития, настоящая аналитическая работа не нужна, что в корне неправильно.
Как умирал ДальНИИ рынка
— Вадим Константинович, расскажите, поподробнее о том, что случилось с ДальНИИ рынка, который вы на протяжении многих лет возглавляли.
— ДальНИИ рынка все время работал на хозрасчете. Вы не найдете сегодня НИИ, который бы проработал 25 лет в сфере науки, не имея никакой крыши, только на условиях самоокупаемости, а мы так работали. Годовой бюджет у нас был 4-6 миллионов рублей, работало 12 человек.
В IV квартале 2015 года Минвостокразвития дало нам заказ на 1,8 млн рублей. Мы справились, и в 2016 году дали заказ на 9,8 млн рублей. В 2017 – 10 млн рублей, а потом добавили еще 23. Так мы начали работать с министерством. Потом оно поняло, насколько мы нужны, и взяло нас под свое крыло. Мы переименовались и стали называться ФАНУ Востокгосплан, и у нас как-то быстро образовался филиал в Москве, причем зарплата там была существенно выше, чем на Дальнем Востоке, а реальная научная работа велась в Хабаровске.
Деньги расходовались исключительно расточительно. К примеру, я выполнял тему стоимостью 23 млн рублей при максимальных затратах на нее – 4 млн рублей. Куда уходили оставшиеся деньги, мне неизвестно. А в 2018 году, к слову сказать, выделили почти 95 млн рублей.
При этом научная работа в Востокгосплане была сведена к нулю. Нам запретили подписываться на научные журналы, "Российскую газету", где есть дальневосточный вкладыш, не приветствуется написание научных статей, участие в конференциях.
Сколько докладных я писал, доказывал – бесполезно! Квалифицированные сотрудники, которые проработали в институте не один год, ушли и продолжают уходить не по своей воле. Оставшиеся что-то делают по науке, но именно что-то, полноценной работы научной не ведется. Сейчас ученого секретаря в институте нет, научного руководителя, то есть меня, сократили и уволили, зама по науке тоже нет. То есть в научном учреждении нет ни одной научной должности! Даже сайт закрыли, а у нас отчеты там были с 1992 года.
— Вы, насколько помню, писали обращение по этому поводу.
— Да, писал в администрацию президента на имя Вайно, но всё осталось по-прежнему.
— А как вы выпали из руководства института?
— Дело в том, что я неудобен. Я бьюсь за качество работы, требую, чтобы мне давали на экспертизу материалы, потому что, будучи самым квалифицированным и опытным специалистом, я могу высказать свое мнение по разным поводам. А как, скажите, промолчать, если мне чиновник в ранге замминистра говорит, что раздел по развитию рыбохозяйственного комплекса в дальневосточном разделе государственной программы надо сделать за день. Мол, не надо ничего усложнять, позвоните в крупную рыбодобывающую компанию, поговорите с ними, и больше ничего не требуется.
Понятно, что с таким подходом к науке я никогда б не согласился. И, к счастью, не я один. Владимир Путин на заседании Госсовета осенью 2017 года прямо сказал, что дальневосточный раздел никуда не годится, что надо переделать, что будет требовать призвать к ответственности тех, кто им занимался.
В конечном счете, когда мне исполнилось 70 лет, со мной как с директором института не стали продлевать договор, но было принято решение создать должность научного руководителя института и предложить ее мне.
Научный руководитель – должность хорошая, интересная, которая позволяет заниматься не только наукой, но и качеством научных исследований. Но я — кость в горле руководства института, да еще и выношу сор из избы, делюсь со СМИ своими мыслями, поэтому провели проверку, обнаружили, что я будто бы использовал хозрасчетные деньги неправильно, пытались даже возбудить уголовное дело, хотя история яйца выеденного не стоит.
Объясню: 1 сентября 2015 года мы получили первое задание от Минвостокразвития на 1,8 млн рублей, при этом деньги, поскольку это бюджет, прийти должны были только 27 декабря. Ну и что делать, люди же должны на что-то жить? Я всех перевожу на полставки, себя и зама на четверть ставки, причем из хозрасчетных денег, говорю, что нам надо работать полный рабочий день, потому что это первое госзадание и важно не подкачать. Когда приходят деньги, я возмещаю хозрасчетные затраты, и всем выплачивают оставшуюся часть суммы. Но оформить эти выплаты я могу только как премию за высокое качество работы. Договоренность с Минвостокразвития об этом была, но, к сожалению, устная. В итоге меня обвинили в том, что я неправомерно выплатил премию, в том числе себе, и принес убытки институту. Сейчас я сужусь по этому поводу.
Должность научного руководителя затем сократили, а мне сначала предложили должность руководителя проекта, а потом должность, на которую принимают выпускников вузов без опыта работы.
— Да, некрасивая история. Но ведь всё это было при прошлом руководстве Минвостокразвития? Что-то изменилось со сменой руководства министерства?
— Да, всё это было при Галушке. А насчет перемен пока ничего не слышно.
— Как вы в целом оцениваете состояние дальневосточных научных институтов, ведь раз речь идет о стратегиях развития Дальнего Востока, понадобится их участие в разработке базовых программ?
— Судя по высказыванию полпреда Юрия Трутнева, мы дальневосточную науку потеряли. Он сказал, что мы будем разрабатывать национальные проекты, привлечем к нему общественность, науку и так далее. А на первом этапе обратятся к населению, чтобы население высказало свои соображения, каким должен быть нацпроект. На самом деле это признание того, что науки больше нет. Испокон веков любой проект начинается с того, что наука, если есть профессионалы и исследователи, формулирует концепцию, идею, мысли, проект программы. И этот проект выставляется на обсуждение, в ходе которого и высказываются замечания. А раз, не разрабатывая ничего, сразу обращаются к народу, значит, нет тех, кто мог бы этот проект сделать.
— Скажите, как ученый, как экономист, разрабатывавший не одну стратегию развития Дальнего Востока, как дальневосточник, в конце концов, вы действительно считаете, что сейчас самое время проводить глобальные реформы в ДФО? Ведь денег в госказне мало.
— Я считаю, что стратегия развития Дальнего Востока нужна. Надо иметь представление, в каком направлении нам двигаться. Не можем мы двигаться методом проб и ошибок, это ведь самый примитивный метод. Терять время нельзя! У нас за речкой Китай сидит, который семимильными шагами развивается. Еще потеряем 10-15 лет, и российского Дальнего Востока не будет. Здесь будет иностранный капитал и иностранная рабочая сила. Поэтому обязательно должно быть видение будущего региона, нужна стратегия развития Дальнего Востока.
